Выстрел по солнцу. Часть первая - Александр Тихорецкий

Силич вздохнул и потянулся за другой бутылкой. Ленский меланхолично смотрел, как он открывает ее, так же машинально протянул опустевший бокал.

– И представляешь, стал я втайне завидовать ему. Раньше тоже, конечно, завидовал, но издалека, не персонально. А тут, когда совсем близко подобрался, не смог с собой справиться, дал волю чувствам. И решил я его превзойти, дурак. Вбил себе в голову, что должен – и все тут!

Я часто потом думал – а, может, и не было в нем ничего такого? Наверняка, ведь, был обыкновенным московским хлыщом, таких сейчас десяток на рубль предлагают, но тогда казался он мне суперменом, почти божеством. Аристократ, красавец, одет всегда с иголочки, с головы до пят одеколоном облит. В противоположность мне общителен, раскован, остроумен, вокруг – всегда стайка ребят, вроде, как свита.

Девчонки все поголовно по нему вздыхали, а он это знал, подлец, знал и пользовался. Менял их, как перчатки. Да и как ему откажешь, когда он на «Жигулях» в институт приезжал? И с другими девицами его встречали, постарше и посолиднее институтских подружек. Что тут скажешь? Пользовался он успехом у прекрасной половины, и принимал это как должное.

И, вообще, горд, заносчив, самолюбив был крайне, соперников на дух не переносил. Лишь только забрезжит где-то на горизонте лучик конкуренции, стоит только заикнуться какому-нибудь непосвященному парвеню поперек – все, пиши – пропало. Непременно сломает такого, и не только сломает, еще и на посмешище выставит. Извернется, исхитрится, придумает что-нибудь, какую-нибудь каверзу, ловушку, но оппонента своего обязательно подловит, изобразит дурачком, и в грязь того лицом, в грязь. С чувством, с толком, с расстановкой, дескать, знай своё место. Вроде показательной казни, чтоб другим неповадно было.

И вот такого вот перца назначил я себе в соперники.

А кто такой был я тогда? – Силич ядовито, даже злорадно рассмеялся, словно речь шла о ком-то другом. – Здоровенный молчун, недоверчивый, скрытный, тяжелый во всем. С людьми сходился туго, с девушкой заговорить для меня было тогда все равно, что к инопланетянину обратиться. Закомплексован жутко! В двадцать лет – безнадежный девственник! Вот такой вот образчик советско-комсомольской пропаганды, извлеченный на свет божий из провинциальной дыры.

Понятно, не было у меня против Ильи этого никаких шансов, но, ведь, мечты на то и существуют, чтобы сбываться, да? – он коротко вздохнул. – Ну, вот мы и подошли к самому главному. Оставалось у меня целых три года, чтобы одолеть моего соперника. Шмотки, «Жигули», и девчонок я отложил на потом, а пока решил заняться тем, что для меня действительно было важно.

Например, английский язык. Нет, говорить я и тогда уже говорил довольно сносно, в рамках институтской программы, но мне в совершенстве изучить язык хотелось. И для общего развития, и, опять же, на окружающих впечатление произвести. Так и виделось мне, как я в вагоне поезда или в салоне самолета разворачиваю свежую «Moscow News» и углубляюсь в нее, углубляюсь… – Силич снова засмеялся, потер лоб. – Видишь, каким на самом деле я был понтярщиком?

И вот, на третьем незабвенном курсе решил я перейти от слов к делу. Я уже изучал расписание, соображая, как выкрутить время для халтур и записаться на факультатив по английскому, как вдруг случилось страшное, и понял я, что пропал, пропал безвозвратно. – он кивнул Ленскому, вздрогнувшему при его последних словах. – Ну, что ты молчишь? Дальше и сам можешь продолжать.

Да, появилась она, та самая, единственная и неповторимая, появилась, и жизнь моя, Женя, покатилась камушком под гору.

Она. Она была преподавательницей, нашей новой преподавательницей по английскому языку, и звали ее Светлана Ивановна Баскакова.

Расхожий сюжет, скажешь? Учитель и ученик, зрелость и неопытность? Может быть. Я не думал об этом тогда, я тогда, вообще, ни о чем не мог думать. Самой главной моей задачей при встрече с ней, было не разрыдаться от чувств или не выкинуть какого-нибудь другого фортеля.

Наверно, это и есть та самая любовь с первого взгляда. Встреча с ней была равносильна удару молнии, мгновенной и ослепительной. Через минуту она уже унесена ветром, она уже где-то далеко, а ты – несчастный обломок, парализованный, лишенный сил и воли, только и способен таращится ей вслед и беззвучно, как рыба, разевать рот.

Силич замолчал, и Ленскому показалось, что он забыл о его присутствии, однако, через минуту тот продолжил:

– Она и была похожа на молнию. Стройная, стремительная в движениях, белокурые волосы крупными локонами, огромные синие глаза, лицо, свежее, как у ребенка. Все это выразительно, ярко, живо, ежесекундная смена чувств, радость, интерес, озабоченность, надежда, и все это без конца. Экспрессия непередаваемая! Рядом с ней невозможно было оставаться спокойным, казалось, она способна оживить и камень.

«Силич! Вы снова сегодня в этом свитере. Это уже третий раз подряд за неделю! Неужели у вас не хватает фантазии, чтобы изменить имидж? А что по этому поводу думает ваша девушка?» И тут же: «Потапов, как вы произносите слово „perfect“? Запомните: первый слог „п“ должен звучать, как хлопок, как выстрел. Вот так: „п“, „п“. Запомнили? Тренируйтесь дома. Как? Приклейте к верхней губе бумажку и добивайтесь, чтобы она взлетала у вас над губой, когда вы произносите этот слог. Что? Да, так и ходите с бумажкой, пока не научитесь!»

В считанные дни и без единого выстрела завоевала она наш институт, популярность ее была колоссальной. Вся мужская половина была поголовно влюблена в нее, женская старалась перенять ее походку, манеры, привычки.

Надо сказать, весь ее образ был окутан ореолом какой-то тайны, тянулся за ней хвост какой-то совершенно невероятной, наполовину шпионской, наполовину романтической истории. Будто бы работала она до этого в одном из наших посольств за рубежом, была как-то связана с разведкой, и, якобы, пришлось ее оттуда срочно эвакуировать в связи с дипломатическим скандалом. Из-за чего скандал, правда это или нет, никто не знал, но, само собой разумеется, шлейф таинственности только усиливал всеобщий интерес.

А какие мужчины за ней приезжали! На иномарках (это в 80-е!), лощеные, европейского вида, даже мой конкурент терялся на их фоне. Хотя, нет, – Силич покачал головой, – это я погорячился. Он-то как раз и не терялся. Ухаживать за ней он стал, насколько я мог судить, с первой же их встречи, и, надо признаться, шансы его были получше, чем у остальных. В числе прочих, тоже не менее ценных преимуществ, у него было еще одно, самое главное и решающее – английский язык.

На занятиях ее он чувствовал себя легко и свободно, и пока мы, убогие, корпели над материалом, они весело болтали о чем-то недоступном нам, обычным смертным, словно Боги, становясь недосягаемыми на своем лингвистическом Олимпе.

Все мои попытки понять что-нибудь были тщетными. Иногда мне казалось, что я слышу интонации нежности в их голосах, и тогда я готов был растерзать их обоих на месте. Да-да, милейший Евгений, перед тобой – самый настоящий ревнивец. А ты что думал? Такие только в Африке водятся?

Силич сделал порядочный глоток.

– До сих пор мне не дает покоя мысль: а, может быть, он, все-таки, любил ее? Может быть, эта болезнь протекала у него именно так, кто знает? Впрочем, тогда я даже и мысли не допускал о том, что этот пижон может, хоть, кого-то любить, просто, дух альфа-самца заставлял его пуститься во все тяжкие. И, вообще, ревность приводила меня в состояние крайнего возбуждения, доводила почти до безумия, и только неимоверными усилиями я держал себя в руках.

Теперь мне уже было не до знаний, соперничество наше с Ильей Зарецким превратилось в самую настоящую дуэль, войну миров, экзистенциальное противостояние. Наверняка, он и раньше чувствовал скрытую угрозу с моей стороны, но внимания этому не придавал, принимая, наверно, за мелкую зависть убогого провинциалишки. За два года он ни разу даже и не взглянул в мою сторону, но стоило мне лишь обозначить себя в делах амурных, и он тут же разглядел мою скромную персону. Разглядел и удила закусил. Теперь уже ничто не могло спасти меня от его мести, даже полное и окончательное фиаско.

Это, собственно, и стало решающим во всей этой истории. Этаким ружьем в первом акте. Но я-то, я-то, откуда мог это знать? Откуда я, вообще, мог что-нибудь знать? Наивнее меня во всем свете человека найти трудно было! А тогда, представляешь, я даже загордился – обратил на себя внимание, наконец-то, достиг чего-то там. Дурачок деревенский! Попал, как кур в ощип…

Ты спросишь, а она? Как она реагировала на все это? Ведь, и она тоже не могла не видеть, не чувствовать, что происходит. Не знаю. Сейчас я думаю, что ее это просто забавляло, а может быть, даже где-то и льстило. Мне казалось, что я для нее просто пустое место, вот и не заморачивался подобными вещами. Не гонит из класса – я и счастлив. Лишь бы быть с ней рядом, видеть, слышать…